Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он хмуро посмотрел на нее:
– Вы на нем.
Госпожа Хохлатка сообразила, что он не шутит.
– Вот на этом пустыре?
– Здесь война, дамочка. Или вы не заметили?
– Но ведь людям нужна еда.
– Какая еда? Мы в осаде.
– В осаде?
Изможденный человек поднес червяка ко рту своего сына; мальчик осторожно снял червяка с палочек и сжевал безо всякого выражения.
– Ну, в наши дни осаду называют «санкциями». Это слово легче проглотить.
– Надо же… А кто с кем воюет?
– Ш-ш-ш-ш! – Человек заозирался по сторонам. – Это секрет! За такие вопросы вас арестуют.
– Но вы же все равно видите, как солдаты сражаются друг с другом?
– Солдаты? Они никогда не сражаются друг с другом. Они же могут пострадать! У них джентльменское соглашение – не стрелять в людей в форме. Цель любой войны в том, чтобы истребить как можно больше гражданских лиц.
– Какой ужас! – А потом госпожа Хохлатка довольно опрометчиво сказала: – Похоже, мне так и не удастся продать свои яйца.
Мешок из-под удобрений зашевелился, и из него выползла жена изможденного человека:
– Яйца?
Изможденный человек попытался шикнуть на нее, но она пронзительно завизжала:
– Яйца!
Полуденное безмолвие содрогнулось. Слово ударной волной раскатилось во все стороны:
– Яйца!
Из канав вылезали безрукие сироты:
– Яйца!
Стучали клюками старухи:
– Яйца!
В зияющих дверных проемах возникли люди с ввалившимися от голода глазами.
Волнующаяся толпа окружила статую. Госпожа Хохлатка попыталась разрядить обстановку:
– Что вы, что вы, не нужно…
Толпа всколыхнулась – на госпожу Хохлатку налетел внезапный вихрь воплей, визга, воя и встревоженно вытянутых рук и унес корзину прочь. Толпа взревела. Госпожа Хохлатка в ужасе закудахтала: яйца раскатились во все стороны и превратились в растоптанное месиво скорлупок, желтков и белков. Госпожа Хохлатка захлопала крыльями и поднялась над толпой – она не летала с тех пор, как была желторотым цыпленком, и ей удалось продержаться в воздухе лишь считаные секунды. Единственным, что сошло за насест, оказался велосипедный руль усов любимого главнокомандующего. Толпа наблюдала за ней, охваченная благоговейным страхом.
– Она взлетела! Эта дама взлетела!
У пьедестала еще шла драка за ошметки раздавленных яиц, но остальные глазели на госпожу Хохлатку. Какой-то малыш выкрикнул:
– Никакая она не дама!
– Я, безусловно, дама! – негодующе возразила госпожа Хохлатка. – Мой отец был королем курятника.
– Дамы не летают! Это курица!
– Я – дама!
Слово пронеслось по голодному городу, как лесной пожар – по колючим кустарникам Коринфа. Не «дама», не «курица», а:
– Курятина! Курятина! Курятина!
Госпожа Сасаки наливает суп мисо из кастрюльки в стоящую передо мной лакированную плошку. Рыбки-коиваси[136] и кубики тофу. Андзю любила коиваси – наша бабушка всегда подавала их именно так. Мисо кружит по дну тарелки, оседает, как взбаламученный ил. Желтый маринованный дайкон, рисовые шарики с лососем, обернутые в листы водорослей. Настоящая домашняя еда. У себя в капсуле я живу на гренках и йогурте, да и то если встану пораньше; слишком хлопотно готовить что-то еще. Мой организм наверняка оголодал, но аппетита нет как нет. Ем, чтобы не огорчать госпожу Сасаки. Цезарь, бабушкин пес, перед смертью тоже ел, чтобы не огорчать бабушку.
– Госпожа Сасаки, а можно спросить кое-что?
– Да, конечно.
– Где я?
Она передает мне тарелку.
– Ты не спросил у Бунтаро?
– Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем.
– Что ж, ты в доме моей сестры и ее мужа.
– Это они на фотографии в ракушечной рамке над факсом?
– Да. Я сама сделала этот снимок.
– А где они сейчас?
– В Германии. Там очень популярны ее книги, поэтому издатель организовал ей литературное турне. А мой зять изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках.
Я прихлебываю суп:
– Вкусно. Значит, она писатель? Это она работает на чердаке?
– Она предпочитает, чтобы ее называли «сказочницей». А я все думала, отыщешь ли ты кабинет.
– А ничего, что я туда забрался? Я, э-э, начал читать ее рассказы. Ну, те, что лежат на столе.
– Моя сестра не станет возражать. Непрочитанные рассказы – не рассказы.
– Ваша сестра, наверное, особенный человек.
– Доешь-ка рисовые шарики. Почему ты так считаешь?
– Из-за этого дома. Мы в Токио, но кажется, что вокруг лес периода Кофун[137]. Ни телефонов, ни телевизора, ни компьютера.
Госпожа Сасаки улыбается, чуть выпятив губы:
– Я обязательно ей передам. Ей это понравится. Сестре не нужен телефон – видишь ли, она глухая от рождения. А мой зять считает, что миру нужно меньше коммуникации, а не больше. – Она нарезает апельсин, корочка брызжет под ножом. – Миякэ-кун, по-моему, тебе не стоит возвращаться в Уэно, – говорит госпожа Сасаки, садясь за стол. – Неизвестно, хотят эти люди и их сообщники тебя отыскать или не хотят. По-моему, рисковать не стоит. В пятницу они знали, где тебя найти. На всякий случай я сделала так, чтобы твое личное дело в Уэно затерялось. Пожалуй, тебе лучше отсидеться здесь до конца недели. Если кто-нибудь станет расспрашивать про тебя в «Падающей звезде», Бунтаро скажет, что ты уехал из города. А если нет, то все чисто.
Это разумно.
– О’кей.
– Думать о будущем начнешь через неделю. – Госпожа Сасаки наполняет чашки чаем. – А пока – отдыхай. В жизни мы не столько преодолеваем трудности, сколько переживаем их.
Зеленый чай с ячменными зернами.
– Почему вы с Бунтаро мне помогаете?
– «Кому» значит больше, чем «почему». Ешь.
– Я не понимаю.
– Не важно, Эйдзи.
В тот же день, позднее. Звонок в дверь, и сердце опять замирает. Откладываю рукопись. Если это не Бунтаро и не госпожа Сасаки, то кто? Я сижу в кабинете на чердаке, но все равно слышу, как поворачивается ключ в замке парадной двери. Я привык к тишине, наполняющей дом, и уже различаю, что мне мерещится, а что нет. Вот распахивается дверь, шаги в коридоре. Книги напряженно прислушиваются вместе со мной.
– Миякэ! Расслабься, это Юдзу Даймон! Выходи, выходи, хватит прятаться. Твой домовладелец дал мне ключ.
Мы сталкиваемся на лестнице.
– Выглядишь лучше, чем в прошлый раз, – замечаю я.
– Жертвы дорожных происшествий выглядят лучше, чем я в прошлую пятницу, – отвечает он. – А вот ты выглядишь хуже. Ух ты! Это они тебе так глаз разукрасили? – На его футболке надпись: «Кто умрет с большей грудой всякой всячины – тот и победитель!»[138] – Я пришел извиниться. Вот, даже подумывал отрубить себе мизинец[139].
– Что бы я стал делать с твоим мизинцем?
– Да что угодно. Заспиртовал бы его